Преподобный Серафим,
Царь и народ
О торжествах прославления в 1903 году
Преподобный Серафим, Царь и народ
ЧУДО ПРОСЛАВЛЕНИЯ
САРОВ-ДИВЕЕВО
1903 год
САРОВ-ДИВЕЕВО
1903 год
К столетию события прославления преподобного Серафима, Саровского чудотворца,
Издательский совет Русской Православной Церкви по заказу Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского монастыря и в сотрудничестве с ним выпустил эту книгу. Я была редактором, составителем, автором предисловия и примечаний. Не все материалы вошли в книгу, да и саму книгу почти невозможно достать. Пользуюсь возможностью опубликовать выдержки из книги и часть не вошедших в издание материалов.
Издательский совет Русской Православной Церкви по заказу Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского монастыря и в сотрудничестве с ним выпустил эту книгу. Я была редактором, составителем, автором предисловия и примечаний. Не все материалы вошли в книгу, да и саму книгу почти невозможно достать. Пользуюсь возможностью опубликовать выдержки из книги и часть не вошедших в издание материалов.
Крестный ход с мощами преподобного Серафима. 19 июля/1 августа 1903 года
Предисловие
(раскрыть)
Это единение Руси у могилы великого праведника какую обильную струю света и жизни должно пролить в чувство и сознание русских людей! Таких великих торжеств нельзя сочинить искусственно. Такие великие дни не проходили напрасно. Здесь действует мановение десницы Вышнего. Здесь виден перст Божий, указующий путь народам.
Книга, которую вы держите в руках — не собрание материалов столетней давности, как может показаться. Она задумана не как архивный памятник. Она не только о прославлении преподобного Серафима, происходившем в 1903 году, но и о торжествах 1991 года (когда были чудесно вновь обретены и перенесены с великим всенародным торжеством в Дивеево его мощи) и 2003 года, когда вся православная Россия, даже весь православный мир вновь сошелся у святых мощей Преподобного. Об одном, едином событии, относящемся не к «прошлому», а к настоящему.
В 1903 году Православная Русь во главе с Царем сошлась (и частью— буквально, пешим ходом и за тысячу верст) у святых мощей чтимого и прославляемого святого. «Столь живого и тесного соединения русских людей в ограде церковной давно не видано было,— пишет современник,— и так напоминает оно наше старое доброе время, когда собиралась и собралась наконец святая Русь под единую власть Царя православного, когда в ограде Церкви все чувствовали себя, как в дому Отца Небесного, когда не было этого печального разделения между народом и высшими слоями общества, как бы оторвавшимися от народа и плывущими своей особой ладьей, и этого погибельного отделения интеллигенции от церкви, составляющего особо всеми чувствуемую злобу нашего времени»[1]. Читая собранные в этой книге воспоминания и описания, мы не можем не видеть того, что было сокрыто от участников тех событий. Не просто Царь поклонился Преподобному, но Царь-Страстотерпец. Мы знаем, что в эти дни Государь получил от преподобного Серафима таинственное письмо с предречением своей участи. Мы знаем, что после Саровских торжеств родился долгожданный наследник, царевич-страстотерпец Алексий. Рядом с Царственными страстотерпцами — будущая преподобномученица Великая княгиня Елисавета Феодоровна — со своим мужем, Великим князем Сергеем Александровичем, которого всего лишь полтора года спустя разорвет бомба Каляева. Пояснения высоким особам дает архимандрит Серафим (Чичагов), автор «Дивеевской летописи», главный инициатор прославления преподобного Серафима,— также священномученик. И священномученик же Философ Орнатский говорит проповеди, западающие всем в душу и память… Реально, физически, в великом торжестве сошлась та Святая Русь, о которой мы поем: «полче Божественный», которому мы молимся, прославленные Церковью святые — и не прославленные еще, и не счесть, сколько их, уже вписанных в наши святцы, было тогда, в 1903 году, в Сарове. Ничего этого не знали сами сошедшиеся,— не знали, но и таинственно предчувствовали, прозревали, «как сквозь тусклое стекло», внутренним оком: это показывают фрагменты воспоминаний.
Мы, из дали времен — можем это увидеть. Но можем, только если сами будем там, у святыни.
И, думается, те, кто будет на Серафимовских торжествах 2003 года, смогут в подлинном свете увидеть и почувствовать, где они находятся, только тогда, когда съединятся в ви́дении и восприятии с теми, чьи голоса звучат в этой книжке. Читая эти воспоминания, каждый участник торжеств 2003 года (и тот, кто не сподобился быть в Дивееве в самые дни праздников, но был там при втором обре́тении мощей преподобного в 1991 году или даже в другое время всем сердцем припадал к этой святыне) увидит то, что оставалось полусокрыто от него в его собственных ощущениях. Прежде всего, наверное,— что Царственные Страстотерпцы и Новомученики Российские и сейчас сошлись у раки святых мощей великого угодника Божия Серафима. Что сошлась здесь Святая Русь и что она жива, и что она сильнее всего, что кажется нашему замутненному взору силой…
Предоставим же слово тем, ранним участникам нашего общего великого, длящегося торжества, что сто лет назад сказали свое слово.
«Но что так тесно соединило Царя с народом и народ между собою?
Дух благоговения к святым, дух православной истины, дух древнего благочестия, дух, которым живет, которым крепка и сильна святая Русь.
Это многочисленное стечение народное, это великолепие торжеств, всё совершившееся здесь за эти дни — всё это явление не случайное: оно вызвано к бытию существенными, коренными исконными устоями исторической жизни народа. В нем народное сознание нашло свое оправдание, потому-то и такая невыразимая радость охватила все русские сердца. Православно-русский дух, чем издревле жила и крепла святая Русь, чем живет и дышит и теперь каждое русское сердце,— в настоящем явлении нашел высшее выражение своей правды, убедительное подтверждение своей истины. Поэтому-то у всех на лицах светится это победное ликование.
Влекомый единственно этим духом, и собрался сюда, в одно место, со всех сторон, в таком несметном множестве русский народ. И это множественное собрание отовсюду всех представителей русского народа и русского духа выражает собою великий знаменательный момент исторической жизни. Это всеобщий русский сход. Это всенародный русский собор. Не тот ли это “собор”, о котором в последнее время так усиленно говорят известные радетели народного блага, глашатаи новых учений и новых порядков?
Занимаясь исследованием явлений общественной жизни, как могли они просмотреть этот факт столь огромной важности? Вот теперь они мечтают о созыве народного «именуемого земского собора», чтобы переустроить по-новому всю общественную жизнь. Но здесь, помимо всяких распоряжений и созываний, сам по себе, влекомый лишь внутренним чувством, силою духа, побуждаемый приспевшим временем, собрался этот народ, чтобы выразить друг пред другом свои заветные мысли, свои сокровенные чувства.
И увиделись здесь между собою сшедшиеся “от Кавказа до Алтая, от Амура до Днепра” и, подав друг другу руки, тайно согласились между собою — стоять за веру православную, стоять за русского Царя, стоять за всё родное, за всё святое — русское... Здесь было как бы новое присягание пред самым лицом Царя, здесь было новое уверение в истинности веры своей, новое утверждение в прочности и непреложности существующих основ государственной жизни»[2].
«Нет, нужно быть великим художником слова, нужно обладать свободным полетом высокой поэтической души, чтобы достойно изобразить всю эту картину религиозной народной жизни, как она развертывалась и раскрывалась во всей своей красе, во всей своей полноте в событиях Саровского торжества.
Если бы полно и художественно, соответственно действительности, изобразить эту картину, то составилась бы замечательная поэма народной жизни, поэма народного религиозного духа.
Где же вы, великие писатели и мыслители наших дней? Сколько бы здесь вы почерпнули глубоких мыслей! Сколько бы нашли вы прекрасных сюжетов, благодарных тем для вашей работы! Сколько бы засвидетельствовали здесь неожиданных открытий! Но вас эта область не интересует. Вы как бы боитесь заглянуть в душу человека, когда она поднимается до небесной высоты,— и, напротив, с видимым удовольствием раскрываете всю ее наготу, когда она погрязает в бездне порока…
Если бы такое движение народное, такой подъем религиозного духа усмотрены были в расколе или в какой-либо секте... о, тогда затрубили бы все, стали бы распространяться о значении религии в жизни человека, стали бы торжественно доказывать, что во всякой вере есть своя доля истины!
Но православие — это что-то старое, отживающее, и мало того,— это какой-то тормоз в историческом движении народа по пути к прогрессу, и потому как свидетельствовать о его торжестве? Не лучше ль умолчать?»[3]
«В заключение же снова прошу вас, братие: будем молиться Господу Богу, да распространит он славу преподобного и богоносного Серафима по лицу всей земли Российской, да умножаются храмы во имя его, да усвояет в них и чрез них все блага святой веры и Церкви русский народ, ибо, повторим слова преподобного:
“У нас вера православная, Церковь, не имущая никакого порока. Сих ради добродетелей Россия всегда будет славна и врагам страшна, и непреоборима, имущая веру и благочестие — в щит и в броню — правду: сих врата адова не одолеют”.
Это вещее слово крепкой веры и пламенной любви святого Серафима к Матери-Церкви да будет заключением и всех торжеств Саровск
___________________
[1] Протоиерей Петр Смирнов. Священное торжество.— В данном издании.
[2] Священник Василий Тигров.
[3] Тот же автор.
Протоиерей Петр Смирнов. Священное торжество
Книга, которую вы держите в руках — не собрание материалов столетней давности, как может показаться. Она задумана не как архивный памятник. Она не только о прославлении преподобного Серафима, происходившем в 1903 году, но и о торжествах 1991 года (когда были чудесно вновь обретены и перенесены с великим всенародным торжеством в Дивеево его мощи) и 2003 года, когда вся православная Россия, даже весь православный мир вновь сошелся у святых мощей Преподобного. Об одном, едином событии, относящемся не к «прошлому», а к настоящему.
В 1903 году Православная Русь во главе с Царем сошлась (и частью— буквально, пешим ходом и за тысячу верст) у святых мощей чтимого и прославляемого святого. «Столь живого и тесного соединения русских людей в ограде церковной давно не видано было,— пишет современник,— и так напоминает оно наше старое доброе время, когда собиралась и собралась наконец святая Русь под единую власть Царя православного, когда в ограде Церкви все чувствовали себя, как в дому Отца Небесного, когда не было этого печального разделения между народом и высшими слоями общества, как бы оторвавшимися от народа и плывущими своей особой ладьей, и этого погибельного отделения интеллигенции от церкви, составляющего особо всеми чувствуемую злобу нашего времени»[1]. Читая собранные в этой книге воспоминания и описания, мы не можем не видеть того, что было сокрыто от участников тех событий. Не просто Царь поклонился Преподобному, но Царь-Страстотерпец. Мы знаем, что в эти дни Государь получил от преподобного Серафима таинственное письмо с предречением своей участи. Мы знаем, что после Саровских торжеств родился долгожданный наследник, царевич-страстотерпец Алексий. Рядом с Царственными страстотерпцами — будущая преподобномученица Великая княгиня Елисавета Феодоровна — со своим мужем, Великим князем Сергеем Александровичем, которого всего лишь полтора года спустя разорвет бомба Каляева. Пояснения высоким особам дает архимандрит Серафим (Чичагов), автор «Дивеевской летописи», главный инициатор прославления преподобного Серафима,— также священномученик. И священномученик же Философ Орнатский говорит проповеди, западающие всем в душу и память… Реально, физически, в великом торжестве сошлась та Святая Русь, о которой мы поем: «полче Божественный», которому мы молимся, прославленные Церковью святые — и не прославленные еще, и не счесть, сколько их, уже вписанных в наши святцы, было тогда, в 1903 году, в Сарове. Ничего этого не знали сами сошедшиеся,— не знали, но и таинственно предчувствовали, прозревали, «как сквозь тусклое стекло», внутренним оком: это показывают фрагменты воспоминаний.
Мы, из дали времен — можем это увидеть. Но можем, только если сами будем там, у святыни.
И, думается, те, кто будет на Серафимовских торжествах 2003 года, смогут в подлинном свете увидеть и почувствовать, где они находятся, только тогда, когда съединятся в ви́дении и восприятии с теми, чьи голоса звучат в этой книжке. Читая эти воспоминания, каждый участник торжеств 2003 года (и тот, кто не сподобился быть в Дивееве в самые дни праздников, но был там при втором обре́тении мощей преподобного в 1991 году или даже в другое время всем сердцем припадал к этой святыне) увидит то, что оставалось полусокрыто от него в его собственных ощущениях. Прежде всего, наверное,— что Царственные Страстотерпцы и Новомученики Российские и сейчас сошлись у раки святых мощей великого угодника Божия Серафима. Что сошлась здесь Святая Русь и что она жива, и что она сильнее всего, что кажется нашему замутненному взору силой…
Предоставим же слово тем, ранним участникам нашего общего великого, длящегося торжества, что сто лет назад сказали свое слово.
«Но что так тесно соединило Царя с народом и народ между собою?
Дух благоговения к святым, дух православной истины, дух древнего благочестия, дух, которым живет, которым крепка и сильна святая Русь.
Это многочисленное стечение народное, это великолепие торжеств, всё совершившееся здесь за эти дни — всё это явление не случайное: оно вызвано к бытию существенными, коренными исконными устоями исторической жизни народа. В нем народное сознание нашло свое оправдание, потому-то и такая невыразимая радость охватила все русские сердца. Православно-русский дух, чем издревле жила и крепла святая Русь, чем живет и дышит и теперь каждое русское сердце,— в настоящем явлении нашел высшее выражение своей правды, убедительное подтверждение своей истины. Поэтому-то у всех на лицах светится это победное ликование.
Влекомый единственно этим духом, и собрался сюда, в одно место, со всех сторон, в таком несметном множестве русский народ. И это множественное собрание отовсюду всех представителей русского народа и русского духа выражает собою великий знаменательный момент исторической жизни. Это всеобщий русский сход. Это всенародный русский собор. Не тот ли это “собор”, о котором в последнее время так усиленно говорят известные радетели народного блага, глашатаи новых учений и новых порядков?
Занимаясь исследованием явлений общественной жизни, как могли они просмотреть этот факт столь огромной важности? Вот теперь они мечтают о созыве народного «именуемого земского собора», чтобы переустроить по-новому всю общественную жизнь. Но здесь, помимо всяких распоряжений и созываний, сам по себе, влекомый лишь внутренним чувством, силою духа, побуждаемый приспевшим временем, собрался этот народ, чтобы выразить друг пред другом свои заветные мысли, свои сокровенные чувства.
И увиделись здесь между собою сшедшиеся “от Кавказа до Алтая, от Амура до Днепра” и, подав друг другу руки, тайно согласились между собою — стоять за веру православную, стоять за русского Царя, стоять за всё родное, за всё святое — русское... Здесь было как бы новое присягание пред самым лицом Царя, здесь было новое уверение в истинности веры своей, новое утверждение в прочности и непреложности существующих основ государственной жизни»[2].
«Нет, нужно быть великим художником слова, нужно обладать свободным полетом высокой поэтической души, чтобы достойно изобразить всю эту картину религиозной народной жизни, как она развертывалась и раскрывалась во всей своей красе, во всей своей полноте в событиях Саровского торжества.
Если бы полно и художественно, соответственно действительности, изобразить эту картину, то составилась бы замечательная поэма народной жизни, поэма народного религиозного духа.
Где же вы, великие писатели и мыслители наших дней? Сколько бы здесь вы почерпнули глубоких мыслей! Сколько бы нашли вы прекрасных сюжетов, благодарных тем для вашей работы! Сколько бы засвидетельствовали здесь неожиданных открытий! Но вас эта область не интересует. Вы как бы боитесь заглянуть в душу человека, когда она поднимается до небесной высоты,— и, напротив, с видимым удовольствием раскрываете всю ее наготу, когда она погрязает в бездне порока…
Если бы такое движение народное, такой подъем религиозного духа усмотрены были в расколе или в какой-либо секте... о, тогда затрубили бы все, стали бы распространяться о значении религии в жизни человека, стали бы торжественно доказывать, что во всякой вере есть своя доля истины!
Но православие — это что-то старое, отживающее, и мало того,— это какой-то тормоз в историческом движении народа по пути к прогрессу, и потому как свидетельствовать о его торжестве? Не лучше ль умолчать?»[3]
«В заключение же снова прошу вас, братие: будем молиться Господу Богу, да распространит он славу преподобного и богоносного Серафима по лицу всей земли Российской, да умножаются храмы во имя его, да усвояет в них и чрез них все блага святой веры и Церкви русский народ, ибо, повторим слова преподобного:
“У нас вера православная, Церковь, не имущая никакого порока. Сих ради добродетелей Россия всегда будет славна и врагам страшна, и непреоборима, имущая веру и благочестие — в щит и в броню — правду: сих врата адова не одолеют”.
Это вещее слово крепкой веры и пламенной любви святого Серафима к Матери-Церкви да будет заключением и всех торжеств Саровск
___________________
[1] Протоиерей Петр Смирнов. Священное торжество.— В данном издании.
[2] Священник Василий Тигров.
[3] Тот же автор.
Государь Николай II и великие князья переносят гроб с мощами преподобного Серафима Саровского к новому месту Захоронения.18 июля 1903 г.
Священник Василий Тигров
Молчание книжников
Священник Василий Тигров
Молчание книжников
Нет, нужно быть великим художником слова, нужно обладать свободным полетом высокой поэтической души, чтобы достойно изобразить всю эту картину религиозной народной жизни, как она развертывалась и раскрывалась во всей своей красе, во всей своей полноте в событиях Саровского торжества.
Если бы полно и художественно, соответственно действительности, изобразить эту картину, то составилась бы замечательная поэма народной жизни, поэма народного религиозного духа.
Где же вы, великие писатели и мыслители наших дней? Сколько бы здесь вы почерпнули глубоких мыслей! Сколько бы нашли вы прекрасных сюжетов, благодарных тем для вашей работы! Сколько бы засвидетельствовали здесь неожиданных открытий! Но вас эта область не интересует. Вы как бы боитесь заглянуть в душу человека, когда она поднимается до небесной высоты — и, напротив, с видимым удовольствием раскрываете всю ее наготу, когда она погрязает в бездне порока.
«Божественность души»... «небесное призвание»...— всё это старые слова. Ныне более приняты выражения: «человек — зверь», «сверхчеловек, дерзко поправший, смело разбивший всё святое — это идеал будущего»...
«И никто ни в чем не виноват, ибо все мы одинаково скоты». Так заключает одну повесть («В степи») ныне излюбленный писатель (М. Горький). Эту заключительную мысль можно одинаково поставить в конце любой его повести, а также и в конце повестей других писателей нового направления.
Наука усердно старается доказать, что человек есть лишь высшее животное, достигшее настоящего совершенства в прогрессивном развитии по законам эволюции на пространстве многих веков или тысячелетий.
Вслед за наукой и литература, изображая поступки и деятельность человека и развертывая пред нами полно и подробно всю внешнюю и внутреннюю жизнь его, старается доказать с некоторым эффектом, что «все люди скоты». И кто ближе всего подходит в этом случае к натуре, стараясь вывести наружу все животные инстинкты человека, того считают «пророком». Становится жутко читать эти повести. Страшно жутко (например, «Трое» М. Горького).
И думаешь: ужель вся жизнь такая? Ужель один исход из этой жизни — идти напролом и по дороге всё топтать, ломать, коверкать, ничего не щадя, не жалея, чтобы составить свое лишь счастье?
Есть люди, которые учат исполнять волю Божию, любить всех людей, и что в этом суть и смысл жизни. «Всё это вздор! — так говорит один герой в повести М. Горького “Макар Чудра”.— Живи, как сумеешь, живи во всю ширь своей натуры». «Живи во всю ширь своей натуры» — вот проповедь нынешних писателей.
И ужели жизнь на самом деле такова, что не может дать лучших типов, лучших картин и образцов для рассказов? Ужели нет в ней лучших сторон, лучшей области?..
Но если бы вы пришли в Саров, то увидели бы здесь другую жизнь, может быть, мало знакомую, но такую, которою только и живо человечество, без которой нет жизни в самой жизни.
И сколько здесь было пищи для наблюдательного ума!
Психология толпы, психология личного чувства, восторг верующего сердца, блеск великолепия торжеств — какие это прекрасные темы для прекрасных, художественных картин великой исторической жизни! Было здесь над чем задуматься, было что анализировать.
И после того — замечательно упорное равнодушие со стороны некоторой части прессы к этому великому историческому явлению!
Некоторые периодические издания (например, «Русские ведомости», «Курьер», «Природа и люди») ни словом не обмолвились в свое время о Саровских торжествах. Это тоже знаменательно в своем роде.
О пожаре, случившемся в какой-либо части или улице какого-либо города, сообщается во всеуслышание всей России,— а вот о пожаре, который охватил всю страну от края до края,— ни слова.
Если бы такое движение народное, такой подъем религиозного духа усмотрены были в расколе или в какой-либо секте... о, тогда затрубили бы все, стали бы распространяться о значении религии в жизни человека, стали бы торжественно доказывать, что во всякой вере есть своя доля истины!
Но православие — это что-то старое, отживающее, и мало того,— это какой-то тормоз в историческом движении народа по пути к прогрессу, и потому как свидетельствовать о его торжестве? Не лучше ль умолчать?
Но это молчание напоминает собою молчание книжников на вопрос Иисуса Христа: «Крещение Иоанново откуда было, с небес или от человеков?» Они рассуждали: если скажем «с небес», то Он скажет нам: почему же вы не поверили? А если сказать: от человеков,— боимся народа; ибо все почитают Иоанна за пророка (Мф. 21, 25–26).
Если бы полно и художественно, соответственно действительности, изобразить эту картину, то составилась бы замечательная поэма народной жизни, поэма народного религиозного духа.
Где же вы, великие писатели и мыслители наших дней? Сколько бы здесь вы почерпнули глубоких мыслей! Сколько бы нашли вы прекрасных сюжетов, благодарных тем для вашей работы! Сколько бы засвидетельствовали здесь неожиданных открытий! Но вас эта область не интересует. Вы как бы боитесь заглянуть в душу человека, когда она поднимается до небесной высоты — и, напротив, с видимым удовольствием раскрываете всю ее наготу, когда она погрязает в бездне порока.
«Божественность души»... «небесное призвание»...— всё это старые слова. Ныне более приняты выражения: «человек — зверь», «сверхчеловек, дерзко поправший, смело разбивший всё святое — это идеал будущего»...
«И никто ни в чем не виноват, ибо все мы одинаково скоты». Так заключает одну повесть («В степи») ныне излюбленный писатель (М. Горький). Эту заключительную мысль можно одинаково поставить в конце любой его повести, а также и в конце повестей других писателей нового направления.
Наука усердно старается доказать, что человек есть лишь высшее животное, достигшее настоящего совершенства в прогрессивном развитии по законам эволюции на пространстве многих веков или тысячелетий.
Вслед за наукой и литература, изображая поступки и деятельность человека и развертывая пред нами полно и подробно всю внешнюю и внутреннюю жизнь его, старается доказать с некоторым эффектом, что «все люди скоты». И кто ближе всего подходит в этом случае к натуре, стараясь вывести наружу все животные инстинкты человека, того считают «пророком». Становится жутко читать эти повести. Страшно жутко (например, «Трое» М. Горького).
И думаешь: ужель вся жизнь такая? Ужель один исход из этой жизни — идти напролом и по дороге всё топтать, ломать, коверкать, ничего не щадя, не жалея, чтобы составить свое лишь счастье?
Есть люди, которые учат исполнять волю Божию, любить всех людей, и что в этом суть и смысл жизни. «Всё это вздор! — так говорит один герой в повести М. Горького “Макар Чудра”.— Живи, как сумеешь, живи во всю ширь своей натуры». «Живи во всю ширь своей натуры» — вот проповедь нынешних писателей.
И ужели жизнь на самом деле такова, что не может дать лучших типов, лучших картин и образцов для рассказов? Ужели нет в ней лучших сторон, лучшей области?..
Но если бы вы пришли в Саров, то увидели бы здесь другую жизнь, может быть, мало знакомую, но такую, которою только и живо человечество, без которой нет жизни в самой жизни.
И сколько здесь было пищи для наблюдательного ума!
Психология толпы, психология личного чувства, восторг верующего сердца, блеск великолепия торжеств — какие это прекрасные темы для прекрасных, художественных картин великой исторической жизни! Было здесь над чем задуматься, было что анализировать.
И после того — замечательно упорное равнодушие со стороны некоторой части прессы к этому великому историческому явлению!
Некоторые периодические издания (например, «Русские ведомости», «Курьер», «Природа и люди») ни словом не обмолвились в свое время о Саровских торжествах. Это тоже знаменательно в своем роде.
О пожаре, случившемся в какой-либо части или улице какого-либо города, сообщается во всеуслышание всей России,— а вот о пожаре, который охватил всю страну от края до края,— ни слова.
Если бы такое движение народное, такой подъем религиозного духа усмотрены были в расколе или в какой-либо секте... о, тогда затрубили бы все, стали бы распространяться о значении религии в жизни человека, стали бы торжественно доказывать, что во всякой вере есть своя доля истины!
Но православие — это что-то старое, отживающее, и мало того,— это какой-то тормоз в историческом движении народа по пути к прогрессу, и потому как свидетельствовать о его торжестве? Не лучше ль умолчать?
Но это молчание напоминает собою молчание книжников на вопрос Иисуса Христа: «Крещение Иоанново откуда было, с небес или от человеков?» Они рассуждали: если скажем «с небес», то Он скажет нам: почему же вы не поверили? А если сказать: от человеков,— боимся народа; ибо все почитают Иоанна за пророка (Мф. 21, 25–26).
А. Савельев
Николай II в Саровской пустыни
(Из воспоминаний земского деятеля)
(материал не вошел в сборник)
Резким диссонансом рядом с предшествующими воспоминаниями звучат эти, опубликованные в 1918 году в Советской России и как нельзя более подходившие
к моменту, когда свирепейшая «борьба с самодержавием и поповщиной» велась штыком и пулей. «Самодержавие и поповщина» в этих воспоминаниях рядом.
И в строках, написанных человеком, который ненавидит Царя и Церковь, презирает свой народ и чужд преподобному Серафиму,— и в них преподобный Серафим оказывается в сердце народной жизни. Со скрежетом зубовным, с оговорками,
с уничтожающим выводом о «невежестве» народа вынужден признать мемуарист огромную любовь простых людей к Царю-Батюшке, полное единства народа в этой любви…
Замечательно, что статья и обширные комментарии к ней, выдержанные в самом злопыхательском тоне, показывают великолепную подготовку и организацию гигантского всенародного торжества всей российской имперской мощью (ненавистной публикаторам). Впрочем, из фактов, известных ему, мемуарист делает фантастически смехотворный вывод о том, что чуть ли не половина участников торжеств была «платными агентами тайной полиции», что стотысячное и миллионное людское море можно было собрать едва ли не происками «хитреца Плеве»… «Просветители» народа в упор не видят его и презирают его святыни… Как не вспомнить слова Христа: Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?(Мф. 6, 23).
Обширные примечания публикации из сносок переведены в текст (с нашими пометами); все сноски — составителя.
к моменту, когда свирепейшая «борьба с самодержавием и поповщиной» велась штыком и пулей. «Самодержавие и поповщина» в этих воспоминаниях рядом.
И в строках, написанных человеком, который ненавидит Царя и Церковь, презирает свой народ и чужд преподобному Серафиму,— и в них преподобный Серафим оказывается в сердце народной жизни. Со скрежетом зубовным, с оговорками,
с уничтожающим выводом о «невежестве» народа вынужден признать мемуарист огромную любовь простых людей к Царю-Батюшке, полное единства народа в этой любви…
Замечательно, что статья и обширные комментарии к ней, выдержанные в самом злопыхательском тоне, показывают великолепную подготовку и организацию гигантского всенародного торжества всей российской имперской мощью (ненавистной публикаторам). Впрочем, из фактов, известных ему, мемуарист делает фантастически смехотворный вывод о том, что чуть ли не половина участников торжеств была «платными агентами тайной полиции», что стотысячное и миллионное людское море можно было собрать едва ли не происками «хитреца Плеве»… «Просветители» народа в упор не видят его и презирают его святыни… Как не вспомнить слова Христа: Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?(Мф. 6, 23).
Обширные примечания публикации из сносок переведены в текст (с нашими пометами); все сноски — составителя.
Схимник Саровской пустыни, отец Серафим, был давно известен в Нижегородской губернии; около 50 лет назад, во время моего детства, в народе уже были распространены картинки из его жизни, изображающие, как отец Серафим кормит медведя, стоит на камне и молится Богу и проч. В народе ходили разные рассказы о его подвижнической жизни. Он был очень почитаем, вследствие чего издавна в Саровский монастырь стекались толпы богомольцев, хотя Серафим и не был признан святым официально. Немало привлекала в монастырь богомольцев (главным образом из простонародья) и редкая красота местоположения его на берегу светлой речки, окруженного вековыми нетронутыми лесами.
Здесь не место распространяться о ходе всего дела о канонизации Серафима. Из брошюр, изданных по этому случаю, видно, что данных, подтверждающих его святость, было долгое время недостаточно, мощей же его, т. е. тела, не подвергнувшегося гниению, не оказалось, а только кости, лапти, борода и другие предметы, не поддающиеся скорой порче. Проезжая летом невдалеке от Сарова в 1902 г. я слышал рассказы, что как-то в монастырь приезжал Тамбовский архиерей и с местным настоятелем монастыря и еще другим ночью, секретно от всех, осматривали могилу, а потом опять ее заделали и уехали. Зимой вновь осматривали могилу Московский митрополит еще с другими архиереями, после чего стали распространяться слухи о том, что мощей нет. Тем не менее канонизация Серафима и открытие его якобы мощей состоялась в 1903 году.
Бросается в глаза это всевыручающее «якобы». Но редакции альманаха недостаточно скептического тона воспоминателя, и она снабжает заметку огромным комментарием со ссылкой на левоэмигрантскую печать:
Открытие мощей Серафима Саровского дало повод и создало благодарную среду для всевозможных легенд о чудесах. Приводим в добавление к рассказу А. А. Савельева сообщения, в свое время напечатанные в заграничном «Освобождении» (1903 г., № 30).
«Чудеса совершались во множестве, чуть не на каждом месте саровской земли, по 10, по 15 в день. Обыкновенно для объяснения чудесных исцелений привлекаются случаи внезапного прекращения истерического паралича; может быть, подобные случаи имели место и в Сарове, но по наблюдениям очевидцев и по тому, что рассказывают они, надо думать, что большая часть саровских чудес являлась или довольно грубой подделкой, или плодом непосредственного творчества стоустой фантазированной толпы. Вот, например, старуха-богомолка с мальчиком, якобы только что получившим способность ходить после многолетнего паралича ног. Старуху окружили, ее поят чаем и всячески угощают; мальчик-полуидиот, повидимому, и никак не может ответить на расспросы, непосредственно к нему обращенные, ходил ли он раньше. Но достаточно внимательного взгляда на его босые ноги, чтобы заметить покрывающие их мозоли. При первом вопросе на эту щекотливую тему, старуха с исцеленным быстро стушевываются. Вот глухонемой парень, окруженный толпою богомолок и людей в городских костюмах; он только что получил способность говорить, но когда с ним пытаются заговорить интеллигентные люди, все их старания извлечь от исцеленного хоть один человеческий звук напрасны. Богомолки с явным неудовольствием пытаются объяснить, что не всякий достоин воочию убедиться в чуде[1]. Вот здоровенный учитель церковной школы, лицо — кровь с молоком, грудь колесом, «украшенная» медалями в память Александра III и переписи; он собрал вокруг себя целую толпу, рассказывая, что он страдал ревматическими болями и они прошли после купанья в 4-градусном источнике Серафима. Ему приходилось верить на слово, потому что никаких внешних признаков болезни нет. Любопытно, что в исследованных очевидцами случаях почти всегда вскрывалась связь исцеленного с церковными учреждениями: или он учитель церковной школы, или сын церковного старосты, или сторожа, или причетника. И чудеса тотчас же записывались жандармским офицером, специально приставленным к этому делу, а в дополнение к сухой официальной регистрации немедленно являлось тоже официальное, но, вероятно, литературно прикрашенное описание корреспондента “Православного Вестника”, охотно сообщавшего всем и каждому, что он отправляет свои корреспонденции, представив их предварительно на просмотр владыке-митрополиту. Но “сколько здесь благодати, сколько благодати”, повторял на ходу этот юркий господин, словно дело шло о ярмарочном товаре.
___
[1] «Как, однако, ни поразительны были чудесные исцеления, творившиеся по молитвам к угоднику Божию, мы все-таки думаем, должны думать, что они не в состоянии были препобедить все сомневающиеся умы и покорить все загрубевшие от неверия сердца. Границы неверия, можно сказать, необъемлемы, как то и указывается в святом Евангелии. В притче о богаче и убогом Лазаре Авраам самым решительным образом высказал богачу, что не верующие Моисею и пророкам не поверят словам даже и из мертвых воскресшего» (И. В. Преображенский).
__________
А между тем настроение толпы делалось все более и более подходящим для восприятия всяческих чудес, психическая зараза все сильнее овладевала толпою и отдельными лицами. В купальне у источника Серафима (заметим кстати, что эта новая купель Силоамская делится на дворянскую и народную половины) сидит бледный молодой человек, с блаженным выражением лица, очевидно, в состоянии высокой степени экстаза. Вокруг него толпа, все толкуют о только что совершившемся чуде, толпа взвинчивается сама и еще более взвинчивает молодого человека. У него туберкулез костей, он сошел в воду на костылях, вышел без костылей. Толпа расходится, разнося весть о чуде, когда же молодой человек оделся, он продолжает ковылять без костылей, но так плохо подвигается с места, что ясно, что ни о каком исцелении нет речи; через несколько дней его опять видят на костылях, но самый факт уже зарегистрирован в общих списках жандармов и владыки Антония и — что еще важнее — уже успел прибавить некоторый плюс к той сумме влияний, которою создается атмосфера чудесного[2]
Так обстояло дело по отношению к простым богомольцам и обывателям. “Наверху” в это самое время происходило использование саровских чудес в целях развлечения самого самодержца и направления его чувств и мыслей в духе желательном г. Плеве».
______________
[2] Ср.: «Приходилось мне наблюдать, как и другие расспрашивали исцеленных. Невольно вспоминалось мне евангельское повествование об исцелении слепорожденного — так уж прилежно старались интересовавшиеся или сомневающиеся выведать все подробности того или другого чудесного исцеления; переспрашивали родных исцеленного или чужих ему, но бывших очевидцами исцеления; сопоставляли показания, делали выводы, снова спрашивали и переспрашивали. Иные из исцеленных отвечали коротко и видимо без охоты, точно они подозревали праздное любопытство вопрошавших или недоверие их к тому, что с ними, исцеленными, случилось»… (И. В. Преображенский, в данном издании). Интересно сопоставить брезгливый рассказ заграничного журнала с искренними и радостными описаниями исцеленных от немоты: мальчика Миши из Воронежской губернии у о. Василия Тигрова и в разделе «Чудеса исцелений» и мальчика Васи из Енисейской — у священника-нижегородца.
Здесь не место распространяться о ходе всего дела о канонизации Серафима. Из брошюр, изданных по этому случаю, видно, что данных, подтверждающих его святость, было долгое время недостаточно, мощей же его, т. е. тела, не подвергнувшегося гниению, не оказалось, а только кости, лапти, борода и другие предметы, не поддающиеся скорой порче. Проезжая летом невдалеке от Сарова в 1902 г. я слышал рассказы, что как-то в монастырь приезжал Тамбовский архиерей и с местным настоятелем монастыря и еще другим ночью, секретно от всех, осматривали могилу, а потом опять ее заделали и уехали. Зимой вновь осматривали могилу Московский митрополит еще с другими архиереями, после чего стали распространяться слухи о том, что мощей нет. Тем не менее канонизация Серафима и открытие его якобы мощей состоялась в 1903 году.
Бросается в глаза это всевыручающее «якобы». Но редакции альманаха недостаточно скептического тона воспоминателя, и она снабжает заметку огромным комментарием со ссылкой на левоэмигрантскую печать:
Открытие мощей Серафима Саровского дало повод и создало благодарную среду для всевозможных легенд о чудесах. Приводим в добавление к рассказу А. А. Савельева сообщения, в свое время напечатанные в заграничном «Освобождении» (1903 г., № 30).
«Чудеса совершались во множестве, чуть не на каждом месте саровской земли, по 10, по 15 в день. Обыкновенно для объяснения чудесных исцелений привлекаются случаи внезапного прекращения истерического паралича; может быть, подобные случаи имели место и в Сарове, но по наблюдениям очевидцев и по тому, что рассказывают они, надо думать, что большая часть саровских чудес являлась или довольно грубой подделкой, или плодом непосредственного творчества стоустой фантазированной толпы. Вот, например, старуха-богомолка с мальчиком, якобы только что получившим способность ходить после многолетнего паралича ног. Старуху окружили, ее поят чаем и всячески угощают; мальчик-полуидиот, повидимому, и никак не может ответить на расспросы, непосредственно к нему обращенные, ходил ли он раньше. Но достаточно внимательного взгляда на его босые ноги, чтобы заметить покрывающие их мозоли. При первом вопросе на эту щекотливую тему, старуха с исцеленным быстро стушевываются. Вот глухонемой парень, окруженный толпою богомолок и людей в городских костюмах; он только что получил способность говорить, но когда с ним пытаются заговорить интеллигентные люди, все их старания извлечь от исцеленного хоть один человеческий звук напрасны. Богомолки с явным неудовольствием пытаются объяснить, что не всякий достоин воочию убедиться в чуде[1]. Вот здоровенный учитель церковной школы, лицо — кровь с молоком, грудь колесом, «украшенная» медалями в память Александра III и переписи; он собрал вокруг себя целую толпу, рассказывая, что он страдал ревматическими болями и они прошли после купанья в 4-градусном источнике Серафима. Ему приходилось верить на слово, потому что никаких внешних признаков болезни нет. Любопытно, что в исследованных очевидцами случаях почти всегда вскрывалась связь исцеленного с церковными учреждениями: или он учитель церковной школы, или сын церковного старосты, или сторожа, или причетника. И чудеса тотчас же записывались жандармским офицером, специально приставленным к этому делу, а в дополнение к сухой официальной регистрации немедленно являлось тоже официальное, но, вероятно, литературно прикрашенное описание корреспондента “Православного Вестника”, охотно сообщавшего всем и каждому, что он отправляет свои корреспонденции, представив их предварительно на просмотр владыке-митрополиту. Но “сколько здесь благодати, сколько благодати”, повторял на ходу этот юркий господин, словно дело шло о ярмарочном товаре.
___
[1] «Как, однако, ни поразительны были чудесные исцеления, творившиеся по молитвам к угоднику Божию, мы все-таки думаем, должны думать, что они не в состоянии были препобедить все сомневающиеся умы и покорить все загрубевшие от неверия сердца. Границы неверия, можно сказать, необъемлемы, как то и указывается в святом Евангелии. В притче о богаче и убогом Лазаре Авраам самым решительным образом высказал богачу, что не верующие Моисею и пророкам не поверят словам даже и из мертвых воскресшего» (И. В. Преображенский).
__________
А между тем настроение толпы делалось все более и более подходящим для восприятия всяческих чудес, психическая зараза все сильнее овладевала толпою и отдельными лицами. В купальне у источника Серафима (заметим кстати, что эта новая купель Силоамская делится на дворянскую и народную половины) сидит бледный молодой человек, с блаженным выражением лица, очевидно, в состоянии высокой степени экстаза. Вокруг него толпа, все толкуют о только что совершившемся чуде, толпа взвинчивается сама и еще более взвинчивает молодого человека. У него туберкулез костей, он сошел в воду на костылях, вышел без костылей. Толпа расходится, разнося весть о чуде, когда же молодой человек оделся, он продолжает ковылять без костылей, но так плохо подвигается с места, что ясно, что ни о каком исцелении нет речи; через несколько дней его опять видят на костылях, но самый факт уже зарегистрирован в общих списках жандармов и владыки Антония и — что еще важнее — уже успел прибавить некоторый плюс к той сумме влияний, которою создается атмосфера чудесного[2]
Так обстояло дело по отношению к простым богомольцам и обывателям. “Наверху” в это самое время происходило использование саровских чудес в целях развлечения самого самодержца и направления его чувств и мыслей в духе желательном г. Плеве».
______________
[2] Ср.: «Приходилось мне наблюдать, как и другие расспрашивали исцеленных. Невольно вспоминалось мне евангельское повествование об исцелении слепорожденного — так уж прилежно старались интересовавшиеся или сомневающиеся выведать все подробности того или другого чудесного исцеления; переспрашивали родных исцеленного или чужих ему, но бывших очевидцами исцеления; сопоставляли показания, делали выводы, снова спрашивали и переспрашивали. Иные из исцеленных отвечали коротко и видимо без охоты, точно они подозревали праздное любопытство вопрошавших или недоверие их к тому, что с ними, исцеленными, случилось»… (И. В. Преображенский, в данном издании). Интересно сопоставить брезгливый рассказ заграничного журнала с искренними и радостными описаниями исцеленных от немоты: мальчика Миши из Воронежской губернии у о. Василия Тигрова и в разделе «Чудеса исцелений» и мальчика Васи из Енисейской — у священника-нижегородца.
Бросается в глаза это всевыручающее «якобы». Но редакции альманаха недостаточно скептического тона воспоминателя, и она снабжает заметку огромным комментарием со ссылкой на левоэмигрантскую печать:
Открытие мощей Серафима Саровского дало повод и создало благодарную среду для всевозможных легенд о чудесах. Приводим в добавление к рассказу А. А. Савельева сообщения, в свое время напечатанные в заграничном «Освобождении» (1903 г., № 30).
«Чудеса совершались во множестве, чуть не на каждом месте саровской земли, по 10, по 15 в день. Обыкновенно для объяснения чудесных исцелений привлекаются случаи внезапного прекращения истерического паралича; может быть, подобные случаи имели место и в Сарове, но по наблюдениям очевидцев и по тому, что рассказывают они, надо думать, что большая часть саровских чудес являлась или довольно грубой подделкой, или плодом непосредственного творчества стоустой фантазированной толпы. Вот, например, старуха-богомолка с мальчиком, якобы только что получившим способность ходить после многолетнего паралича ног. Старуху окружили, ее поят чаем и всячески угощают; мальчик-полуидиот, повидимому, и никак не может ответить на расспросы, непосредственно к нему обращенные, ходил ли он раньше. Но достаточно внимательного взгляда на его босые ноги, чтобы заметить покрывающие их мозоли. При первом вопросе на эту щекотливую тему, старуха с исцеленным быстро стушевываются. Вот глухонемой парень, окруженный толпою богомолок и людей в городских костюмах; он только что получил способность говорить, но когда с ним пытаются заговорить интеллигентные люди, все их старания извлечь от исцеленного хоть один человеческий звук напрасны. Богомолки с явным неудовольствием пытаются объяснить, что не всякий достоин воочию убедиться в чуде[1]. Вот здоровенный учитель церковной школы, лицо — кровь с молоком, грудь колесом, «украшенная» медалями в память Александра III и переписи; он собрал вокруг себя целую толпу, рассказывая, что он страдал ревматическими болями и они прошли после купанья в 4-градусном источнике Серафима. Ему приходилось верить на слово, потому что никаких внешних признаков болезни нет. Любопытно, что в исследованных очевидцами случаях почти всегда вскрывалась связь исцеленного с церковными учреждениями: или он учитель церковной школы, или сын церковного старосты, или сторожа, или причетника. И чудеса тотчас же записывались жандармским офицером, специально приставленным к этому делу, а в дополнение к сухой официальной регистрации немедленно являлось тоже официальное, но, вероятно, литературно прикрашенное описание корреспондента “Православного Вестника”, охотно сообщавшего всем и каждому, что он отправляет свои корреспонденции, представив их предварительно на просмотр владыке-митрополиту. Но “сколько здесь благодати, сколько благодати”, повторял на ходу этот юркий господин, словно дело шло о ярмарочном товаре.
_____________
[1] Ср.: «Приходилось мне наблюдать, как и другие расспрашивали исцеленных. Невольно вспоминалось мне евангельское повествование об исцелении слепорожденного — так уж прилежно старались интересовавшиеся или сомневающиеся выведать все подробности того или другого чудесного исцеления; переспрашивали родных исцеленного или чужих ему, но бывших очевидцами исцеления; сопоставляли показания, делали выводы, снова спрашивали и переспрашивали. Иные из исцеленных отвечали коротко и видимо без охоты, точно они подозревали праздное любопытство вопрошавших или недоверие их к тому, что с ними, исцеленными, случилось»… (И. В. Преображенский, в данном издании). Интересно сопоставить брезгливый рассказ заграничного журнала с искренними и радостными описаниями исцеленных от немоты: мальчика Миши из Воронежской губернии у о. Василия Тигрова и в разделе «Чудеса исцелений» и мальчика Васи из Енисейской — у священника-нижегородца.
А между тем настроение толпы делалось все более и более подходящим для восприятия всяческих чудес, психическая зараза все сильнее овладевала толпою и отдельными лицами. В купальне у источника Серафима (заметим кстати, что эта новая купель Силоамская делится на дворянскую и народную половины) сидит бледный молодой человек, с блаженным выражением лица, очевидно, в состоянии высокой степени экстаза. Вокруг него толпа, все толкуют о только что совершившемся чуде, толпа взвинчивается сама и еще более взвинчивает молодого человека. У него туберкулез костей, он сошел в воду на костылях, вышел без костылей. Толпа расходится, разнося весть о чуде, когда же молодой человек оделся, он продолжает ковылять без костылей, но так плохо подвигается с места, что ясно, что ни о каком исцелении нет речи; через несколько дней его опять видят на костылях, но самый факт уже зарегистрирован в общих списках жандармов и владыки Антония и — что еще важнее — уже успел прибавить некоторый плюс к той сумме влияний, которою создается атмосфера чудесного[2].
Так обстояло дело по отношению к простым богомольцам и обывателям. “Наверху” в это самое время происходило использование саровских чудес в целях развлечения самого самодержца и направления его чувств и мыслей в духе желательном г. Плеве».
_____________________________
[2] «Как, однако, ни поразительны были чудесные исцеления, творившиеся по молитвам к угоднику Божию, мы все-таки думаем, должны думать, что они не в состоянии были препобедить все сомневающиеся умы и покорить все загрубевшие от неверия сердца. Границы неверия, можно сказать, необъемлемы, как то и указывается в святом Евангелии. В притче о богаче и убогом Лазаре Авраам самым решительным образом высказал богачу, что не верующие Моисею и пророкам не поверят словам даже и из мертвых воскресшего» (И. В. Преображенский).
_____________
[1] Ср.: «Приходилось мне наблюдать, как и другие расспрашивали исцеленных. Невольно вспоминалось мне евангельское повествование об исцелении слепорожденного — так уж прилежно старались интересовавшиеся или сомневающиеся выведать все подробности того или другого чудесного исцеления; переспрашивали родных исцеленного или чужих ему, но бывших очевидцами исцеления; сопоставляли показания, делали выводы, снова спрашивали и переспрашивали. Иные из исцеленных отвечали коротко и видимо без охоты, точно они подозревали праздное любопытство вопрошавших или недоверие их к тому, что с ними, исцеленными, случилось»… (И. В. Преображенский, в данном издании). Интересно сопоставить брезгливый рассказ заграничного журнала с искренними и радостными описаниями исцеленных от немоты: мальчика Миши из Воронежской губернии у о. Василия Тигрова и в разделе «Чудеса исцелений» и мальчика Васи из Енисейской — у священника-нижегородца.
А между тем настроение толпы делалось все более и более подходящим для восприятия всяческих чудес, психическая зараза все сильнее овладевала толпою и отдельными лицами. В купальне у источника Серафима (заметим кстати, что эта новая купель Силоамская делится на дворянскую и народную половины) сидит бледный молодой человек, с блаженным выражением лица, очевидно, в состоянии высокой степени экстаза. Вокруг него толпа, все толкуют о только что совершившемся чуде, толпа взвинчивается сама и еще более взвинчивает молодого человека. У него туберкулез костей, он сошел в воду на костылях, вышел без костылей. Толпа расходится, разнося весть о чуде, когда же молодой человек оделся, он продолжает ковылять без костылей, но так плохо подвигается с места, что ясно, что ни о каком исцелении нет речи; через несколько дней его опять видят на костылях, но самый факт уже зарегистрирован в общих списках жандармов и владыки Антония и — что еще важнее — уже успел прибавить некоторый плюс к той сумме влияний, которою создается атмосфера чудесного[2].
Так обстояло дело по отношению к простым богомольцам и обывателям. “Наверху” в это самое время происходило использование саровских чудес в целях развлечения самого самодержца и направления его чувств и мыслей в духе желательном г. Плеве».
_____________________________
[2] «Как, однако, ни поразительны были чудесные исцеления, творившиеся по молитвам к угоднику Божию, мы все-таки думаем, должны думать, что они не в состоянии были препобедить все сомневающиеся умы и покорить все загрубевшие от неверия сердца. Границы неверия, можно сказать, необъемлемы, как то и указывается в святом Евангелии. В притче о богаче и убогом Лазаре Авраам самым решительным образом высказал богачу, что не верующие Моисею и пророкам не поверят словам даже и из мертвых воскресшего» (И. В. Преображенский).
А мемуарист продолжает:
Не последнюю роль в этом деле, несомненно, играли соображения хитреца Плеве, поставившего целью показать, что простой народ доволен самодержавием, предан ему, и что стремление к свободе и к участию общественных сил в государственном управлении есть измышления небольшой кучки интеллигенции и не имеют опоры в простом народе. Для этого и был употреблен весьма ловкий маневр, как это видно из следующего.
В мае слухи о том, что царь приедет в Саров на открытие мощей, стали циркулировать весьма настойчиво и, наконец, получили официальное подтверждение, а в июне губернатором Унтербергером было созвано особое совещание, в котором приняли участие, кроме местной администрации, некоторые земские начальники, предводители дворянства, председатели местных управ преимущественно тех уездов, через которые должен быть проехать царь. В числе членов этого совещания был приглашен и я. Официальная тема совещания была — установление порядка во время торжества, а затаенная касалась охраны царя, но таким образом, чтобы в этом не было видно участия полиции — явной и тайной, и чтобы перед взорами царя был исключительно простой народ и простой, не чиновный, не служащий, обыватель. К этому губернатор приступил таким образом. Вероятно, дескать, в населении губернии будет очень сильное стремление не только побывать в Сарове на церковном торжестве, но и по пути следования царя, чтобы видеть его и всю царскую семью. Для этого надлежит земским начальникам объявить, но не формально, что желающие могут идти или ехать и что будет предоставлен даровой проезд. Все, кто желает, должны заявить местным сельским властям, которые сообщат списки земским начальникам, последние их проверят, процедят, чтобы не попались сомнительные, и затем отправят к месту назначения. Высчитано, что на весь путь от Арзамаса до границы Тамбовской губернии нужно будет до 40 000 человек, или даже более (из ближних уездов, как, напр., Арзамасского и Ардатовского, больше двадцати тысяч, из остальных, как, напр., Васильского, меньше, тысячи по две). Все записанные должны быть разбиты на отряды, в каждом отряде особое доверенное лицо, несколько мелких отрядов должны быть соединены по земским участками и находиться под ведением своего земского начальника, который должен неотлучно находиться на месте, но только отнюдь не в форме, а в частном платье, чтобы иметь вид обыкновенного обывателя из соседних местностей, прибывшего взглянуть на обожаемого монарха. В совещании некоторым земским начальникам было заявлено, что если скрыть истинную причину — охрану царской особы,— то, пожалуй, при условии необязательности, идти в Саров, да еще на свой счет, достаточного числа лиц не найдется. Сначала губернатор упрямился, чтобы было говорено об этом, а потом согласился, что можно об этом и объявить и дать суточные деньги (кроме проезда), кажется копеек по 8. Впоследствии некоторые земские начальники (из Васильского уезда) протестовали против обмана; из Васильского уезда был поэтому только один, но вообще лишь человек 5 из всей губернии (из 56) не были на пути, а все остальные были распределены по участкам по дороге от Арзамаса до границы Тамбовской губернии и несли полицейскую службу в партикулярном платье. Очевидно, деморализация между ними была так велика, что они не сознавали даже своей позорной роли агентов тайной полиции.
Как бы то ни было все устроилось, как было предположено: по пути следования расположился «народ», отборные из населения, кучками в шахматном порядке сзади земские начальники в среде «народа», кое-где агенты тайной полиции, на заднем плане они уже в большем количестве и наконец, совсем на заднем плане, чтобы не было видно — цепь солдат. В селах по пути следования был установлен такой порядок: земские начальники с полицией (которая также была согнана из всей губернии) осмотрели не только каждый жилой дом, но и все холодные постройки, мосты и т.п. Те строения, которые не требовались для жилья, на все время (приблизительно дней на 5–6) были заперты и запечатаны. Во время проезда обыватели попутных селений были кучками расставлены при въезде или выезде из селений с надлежащим, в среде их, числом наблюдателей и охранителей из тайной полиции и в определенной дистанции от линии проезда. Конечно, было предположено быть в нарядной одежде. В домах были оставлены лишь такие лица, которые не могли уйти, напр., дряхлые, матери с грудными детьми. Усердие властей было велико и не обходилось без курьезов. Такая, напр., живность, как куры, поросята и т. п. беспокойная тварь, были заперты. Случилось так, что в одном селении, перед самым проездом, поросенок выскочил из-под ареста и бросился бежать по улице, но был заколот урядником. Хозяин запротестовал, но был и сам немедленно арестован и освободился лишь благодаря вмешательству земского начальника. Были и еще разные курьезные недоразумения, вроде столкновения крестьян с переряженными чинами тайной полиции и т. п. Вся дорога была тщательно осмотрена инженерами и снята на план с показанием каждого мостика бугорка, овражка и т. п.
Не последнюю роль в этом деле, несомненно, играли соображения хитреца Плеве, поставившего целью показать, что простой народ доволен самодержавием, предан ему, и что стремление к свободе и к участию общественных сил в государственном управлении есть измышления небольшой кучки интеллигенции и не имеют опоры в простом народе. Для этого и был употреблен весьма ловкий маневр, как это видно из следующего.
В мае слухи о том, что царь приедет в Саров на открытие мощей, стали циркулировать весьма настойчиво и, наконец, получили официальное подтверждение, а в июне губернатором Унтербергером было созвано особое совещание, в котором приняли участие, кроме местной администрации, некоторые земские начальники, предводители дворянства, председатели местных управ преимущественно тех уездов, через которые должен быть проехать царь. В числе членов этого совещания был приглашен и я. Официальная тема совещания была — установление порядка во время торжества, а затаенная касалась охраны царя, но таким образом, чтобы в этом не было видно участия полиции — явной и тайной, и чтобы перед взорами царя был исключительно простой народ и простой, не чиновный, не служащий, обыватель. К этому губернатор приступил таким образом. Вероятно, дескать, в населении губернии будет очень сильное стремление не только побывать в Сарове на церковном торжестве, но и по пути следования царя, чтобы видеть его и всю царскую семью. Для этого надлежит земским начальникам объявить, но не формально, что желающие могут идти или ехать и что будет предоставлен даровой проезд. Все, кто желает, должны заявить местным сельским властям, которые сообщат списки земским начальникам, последние их проверят, процедят, чтобы не попались сомнительные, и затем отправят к месту назначения. Высчитано, что на весь путь от Арзамаса до границы Тамбовской губернии нужно будет до 40 000 человек, или даже более (из ближних уездов, как, напр., Арзамасского и Ардатовского, больше двадцати тысяч, из остальных, как, напр., Васильского, меньше, тысячи по две). Все записанные должны быть разбиты на отряды, в каждом отряде особое доверенное лицо, несколько мелких отрядов должны быть соединены по земским участками и находиться под ведением своего земского начальника, который должен неотлучно находиться на месте, но только отнюдь не в форме, а в частном платье, чтобы иметь вид обыкновенного обывателя из соседних местностей, прибывшего взглянуть на обожаемого монарха. В совещании некоторым земским начальникам было заявлено, что если скрыть истинную причину — охрану царской особы,— то, пожалуй, при условии необязательности, идти в Саров, да еще на свой счет, достаточного числа лиц не найдется. Сначала губернатор упрямился, чтобы было говорено об этом, а потом согласился, что можно об этом и объявить и дать суточные деньги (кроме проезда), кажется копеек по 8. Впоследствии некоторые земские начальники (из Васильского уезда) протестовали против обмана; из Васильского уезда был поэтому только один, но вообще лишь человек 5 из всей губернии (из 56) не были на пути, а все остальные были распределены по участкам по дороге от Арзамаса до границы Тамбовской губернии и несли полицейскую службу в партикулярном платье. Очевидно, деморализация между ними была так велика, что они не сознавали даже своей позорной роли агентов тайной полиции.
Как бы то ни было все устроилось, как было предположено: по пути следования расположился «народ», отборные из населения, кучками в шахматном порядке сзади земские начальники в среде «народа», кое-где агенты тайной полиции, на заднем плане они уже в большем количестве и наконец, совсем на заднем плане, чтобы не было видно — цепь солдат. В селах по пути следования был установлен такой порядок: земские начальники с полицией (которая также была согнана из всей губернии) осмотрели не только каждый жилой дом, но и все холодные постройки, мосты и т.п. Те строения, которые не требовались для жилья, на все время (приблизительно дней на 5–6) были заперты и запечатаны. Во время проезда обыватели попутных селений были кучками расставлены при въезде или выезде из селений с надлежащим, в среде их, числом наблюдателей и охранителей из тайной полиции и в определенной дистанции от линии проезда. Конечно, было предположено быть в нарядной одежде. В домах были оставлены лишь такие лица, которые не могли уйти, напр., дряхлые, матери с грудными детьми. Усердие властей было велико и не обходилось без курьезов. Такая, напр., живность, как куры, поросята и т. п. беспокойная тварь, были заперты. Случилось так, что в одном селении, перед самым проездом, поросенок выскочил из-под ареста и бросился бежать по улице, но был заколот урядником. Хозяин запротестовал, но был и сам немедленно арестован и освободился лишь благодаря вмешательству земского начальника. Были и еще разные курьезные недоразумения, вроде столкновения крестьян с переряженными чинами тайной полиции и т. п. Вся дорога была тщательно осмотрена инженерами и снята на план с показанием каждого мостика бугорка, овражка и т. п.
Здесь редакция вновь дополняет мемуариста документами
В дополнение приводим официальные документы об охране пути высочайшего следования в Саровскую пустынь.
I.
Меры охраны, подлежащие принятию в селениях по пути высочайшего следования от г. Арзамаса в Саровскую пустынь и Дивеевский монастырь и обратно через с. Глухово в г. Арзамас.
Все строения, жилые и холодные, находящиеся на самом пути, так равно и на расстоянии десяти саженей в обе стороны от дороги, за двое суток до проезда тщательно осматриваются комиссией, состоящей из полицейского и жандармского (где таковой есть) офицера, местного сельского старосты и при участии двух понятых. Председателем в комиссии является старший в чине офицер. Те строения, в которых нет особой надобности для хозяев, опечатываются комиссией и за 4 часа до высочайшего проезда печати осматриваются ею, чтобы убедиться в целости их.
Примечание: Если впоследствии хозяевам встретилась бы особая надобность войти в опечатанное строение, то это может быть сделано в присутствии той же комиссии, и после этого строение вновь опечатывается.
2. В упомянутых выше строениях, после осмотра, никто из посторонних лиц к семье хозяина не принадлежащих, оставаться не может, впредь до того времени, пока охрана не будет снята.
3. За сутки до проезда в каждый дом, находящийся по пути следования, помещаются два охранника, которые следят, чтобы никто из посторонних в дом и во двор не входил.
4. За 4 часа до проезда помещаются с задней стороны домов, лежащих по пути, охранники, стражники или воинские чины, по мере надобности, которые следят за тем, чтобы на дорогу, по которой имеет быть проезд, никто не выходил.
5. Все выходящие на улицу окна или отверстия на чердаках заколачиваются.
6. Полицией и сельскими властями устанавливается строгий надзор за всеми живущими в селениях. За двое суток до высочайшего проезда селение должно быть очищено от всех неизвестных лиц.
7. С раннего утра дня высочайшего проезда в попутных селениях все собаки должны быть на привязи и находящийся в селении скот загнан.
Губернатор ген.-лейтенант Унтербергер.
Типография Ниж. Губ. Правления.
II. Приказ жителям селений по пути высочайшего следования от г. Арзамаса в Саровскую пустынь, Дивеевский монастырь и обратно.
1. Жители каждого селения, через которое будет следовать высочайший проезд, собираются у своей околицы к определенному часу, который будет указан земским начальником, в район которого входит соответственное селение, и группируются там по обе стороны дороги.
2. Сельский староста, сотские и десятские проверяют, чтобы никто из посторонних, к жителям селения не принадлежащий, в группе не был. Если же случайно кто-либо из посторонних туда явится, и не будет времени его совсем удалить, то он становится за группу под надзор полиции или благонадежных лиц.
3. От линии проезда группы стоят около 10 саженей.
4. Расходиться жители могут с разрешения старшего полицейского офицера, когда последний экипаж скроется из вида.
5. При въезде в селения разрешается жителям устраивать арки и украшать дома свои зеленью и флагами.
Нижний Новгород, Июля 3-го дня 1903 г.
№ 3500
Ген.-лейтенант Унтербергер.
III. Приказ членам добровольной охраны по пути следования высочайших особ из г. Арзамаса в Саровскую пустынь и Дивеевский монастырь и обратно.
1. Члены добровольной охраны должны становиться на места и в час, указанные начальниками отрядов. Во время высочайшего проезда они сходить со своих мест не должны, а после проезда могут расходиться по указанию начальников отрядов и во всяком случае не ранее, как последний экипаж скроется из вида.
2. При расстановке на местах все котомки, как охранников, так и тех посторонних лиц, которые будут остановлены по пути и поставлены позади членов охраны, относятся на несколько десятков саженей в тыл охраны, там складываются, а разбираются лишь после высочайшего проезда.
3. При высочайшем проезде воспрещается становиться на колени с целью подачи каких бы то ни было бумаг и прошений. Если же кто-либо желает подать Государю Императору прошение, то он таковое должен передать начальнику отряда, которым оно будет передано по начальству и ни одно из поданных в таком порядке прошений не останется не доложенным Государю.
4. Лиц, которые бросятся вперед для подачи прошений или с другими целями, члены охраны должны задержать и передать в распоряжение полиции.
5. Так как в день высочайшего проезда в определенный час, по указанию начальника отряда, всякое движение по пути будет приостановлено, то в случае появления потом на нем, а равно в прилегающей к нему местности, лиц, не участвующих в охране, не принадлежащих к составу полиции или воинских частей, или не имеющих на то разрешения губернатора, таковые должны задерживаться и с ними будет поступлено по указанию начальника отряда, до этого же их следует держать под строгим надзором за ближайшими группами охранников.
6. В тех местах, где будет находиться посторонняя публика, не позволять ей прорвать цепь и становиться впереди, за исключением тех лиц, коим это будет начальником отряда разрешено.
7. В тех местах, где будет стоять посторонняя публика, сотники и десятники должны во время высочайшего проезда стоять так, чтобы видеть проезжающие экипажи, а равно постороннюю публику для наблюдения, не происходит ли там чего-либо подозрительного.
8. При всяких недоразумениях члены охраны должны руководствоваться указаниями начальников отрядов.
Вот те правила, выполнять которые предстоит членам добровольной охраны, и я надеюсь, что члены сей охраны, осчастливленные высокою честью охранять благополучное следование Их Императорских Величеств, точно выполнят все вышеизложенное.
Нижний Новгород, июля 3 дня 1903 г.
№ 3400
Губернатор ген.-лейтенант Унтербергер.
I.
Меры охраны, подлежащие принятию в селениях по пути высочайшего следования от г. Арзамаса в Саровскую пустынь и Дивеевский монастырь и обратно через с. Глухово в г. Арзамас.
Все строения, жилые и холодные, находящиеся на самом пути, так равно и на расстоянии десяти саженей в обе стороны от дороги, за двое суток до проезда тщательно осматриваются комиссией, состоящей из полицейского и жандармского (где таковой есть) офицера, местного сельского старосты и при участии двух понятых. Председателем в комиссии является старший в чине офицер. Те строения, в которых нет особой надобности для хозяев, опечатываются комиссией и за 4 часа до высочайшего проезда печати осматриваются ею, чтобы убедиться в целости их.
Примечание: Если впоследствии хозяевам встретилась бы особая надобность войти в опечатанное строение, то это может быть сделано в присутствии той же комиссии, и после этого строение вновь опечатывается.
2. В упомянутых выше строениях, после осмотра, никто из посторонних лиц к семье хозяина не принадлежащих, оставаться не может, впредь до того времени, пока охрана не будет снята.
3. За сутки до проезда в каждый дом, находящийся по пути следования, помещаются два охранника, которые следят, чтобы никто из посторонних в дом и во двор не входил.
4. За 4 часа до проезда помещаются с задней стороны домов, лежащих по пути, охранники, стражники или воинские чины, по мере надобности, которые следят за тем, чтобы на дорогу, по которой имеет быть проезд, никто не выходил.
5. Все выходящие на улицу окна или отверстия на чердаках заколачиваются.
6. Полицией и сельскими властями устанавливается строгий надзор за всеми живущими в селениях. За двое суток до высочайшего проезда селение должно быть очищено от всех неизвестных лиц.
7. С раннего утра дня высочайшего проезда в попутных селениях все собаки должны быть на привязи и находящийся в селении скот загнан.
Губернатор ген.-лейтенант Унтербергер.
Типография Ниж. Губ. Правления.
II. Приказ жителям селений по пути высочайшего следования от г. Арзамаса в Саровскую пустынь, Дивеевский монастырь и обратно.
1. Жители каждого селения, через которое будет следовать высочайший проезд, собираются у своей околицы к определенному часу, который будет указан земским начальником, в район которого входит соответственное селение, и группируются там по обе стороны дороги.
2. Сельский староста, сотские и десятские проверяют, чтобы никто из посторонних, к жителям селения не принадлежащий, в группе не был. Если же случайно кто-либо из посторонних туда явится, и не будет времени его совсем удалить, то он становится за группу под надзор полиции или благонадежных лиц.
3. От линии проезда группы стоят около 10 саженей.
4. Расходиться жители могут с разрешения старшего полицейского офицера, когда последний экипаж скроется из вида.
5. При въезде в селения разрешается жителям устраивать арки и украшать дома свои зеленью и флагами.
Нижний Новгород, Июля 3-го дня 1903 г.
№ 3500
Ген.-лейтенант Унтербергер.
III. Приказ членам добровольной охраны по пути следования высочайших особ из г. Арзамаса в Саровскую пустынь и Дивеевский монастырь и обратно.
1. Члены добровольной охраны должны становиться на места и в час, указанные начальниками отрядов. Во время высочайшего проезда они сходить со своих мест не должны, а после проезда могут расходиться по указанию начальников отрядов и во всяком случае не ранее, как последний экипаж скроется из вида.
2. При расстановке на местах все котомки, как охранников, так и тех посторонних лиц, которые будут остановлены по пути и поставлены позади членов охраны, относятся на несколько десятков саженей в тыл охраны, там складываются, а разбираются лишь после высочайшего проезда.
3. При высочайшем проезде воспрещается становиться на колени с целью подачи каких бы то ни было бумаг и прошений. Если же кто-либо желает подать Государю Императору прошение, то он таковое должен передать начальнику отряда, которым оно будет передано по начальству и ни одно из поданных в таком порядке прошений не останется не доложенным Государю.
4. Лиц, которые бросятся вперед для подачи прошений или с другими целями, члены охраны должны задержать и передать в распоряжение полиции.
5. Так как в день высочайшего проезда в определенный час, по указанию начальника отряда, всякое движение по пути будет приостановлено, то в случае появления потом на нем, а равно в прилегающей к нему местности, лиц, не участвующих в охране, не принадлежащих к составу полиции или воинских частей, или не имеющих на то разрешения губернатора, таковые должны задерживаться и с ними будет поступлено по указанию начальника отряда, до этого же их следует держать под строгим надзором за ближайшими группами охранников.
6. В тех местах, где будет находиться посторонняя публика, не позволять ей прорвать цепь и становиться впереди, за исключением тех лиц, коим это будет начальником отряда разрешено.
7. В тех местах, где будет стоять посторонняя публика, сотники и десятники должны во время высочайшего проезда стоять так, чтобы видеть проезжающие экипажи, а равно постороннюю публику для наблюдения, не происходит ли там чего-либо подозрительного.
8. При всяких недоразумениях члены охраны должны руководствоваться указаниями начальников отрядов.
Вот те правила, выполнять которые предстоит членам добровольной охраны, и я надеюсь, что члены сей охраны, осчастливленные высокою честью охранять благополучное следование Их Императорских Величеств, точно выполнят все вышеизложенное.
Нижний Новгород, июля 3 дня 1903 г.
№ 3400
Губернатор ген.-лейтенант Унтербергер.
Земский деятель продолжает воспоминания:
Жара стояла страшная и служба была нелегкая, тем более, что ощущался недостаток воды, и даже хлеба, который продавался по страшно дорогой цене.
Условия местной администрации, вдохновляемой, очевидно, опытным в полицейской службе и в устройстве разных демонстраций министром внутренних дел Плеве[1], увенчались полным успехом. Приезд царя к платформе железной дороги у Арзамаса и с. Выездной слободы был назначен 17 июля в 12 ч. дня; отсюда он должен был ехать в Саров, на расстоянии около 60 верст на лошадях. К этому времени в Арзамас должны были прибыть местные чины, представители дворянства и земства. По обыкновению надо было поднести хлеб-соль и поздравить с приездом через особую депутацию. 26 июня у нас было экстренное губернское земское собрание, созванное по случаю полного неурожая яровых хлебов и по вопросу о постройке психиатрической колонии близ Нижнего Новгорода. К этим вопросам был присоединен и вопрос о встрече царя и выбор депутации. В депутацию собрание назначило весь состав губернской управы и всех председателей уездных управ, а вместо тех, которые в качестве предводителей дворянства будут в дворянской депутации, заступающих их место. Для поднесения хлеба-соли было куплено блюдо в Москве у Болина стоимостью в 700 рублей.
______________
[1] Дался им этот Плеве, бандитски убитый вскоре же! И до чего не мил успех администрации в организации безопасности и порядка для всех участников торжеств! Вот если бы всех передавили, если бы на Государя удалось единомышленникам мемуариста организовать несколько нападений — это было бы хорошо…
16 июля наша депутация отправилась в Арзамас, где мы и поселились на земской квартире при складе сельскохозяйственных орудий. В это время стояли страшные жара и пыль. Арзамас был переполнен приезжими, полицией и т. п. Утром 17-го мы выехали к шатру, выстроенному близ с. Выездного, против Арзамаса на противоположном берегу реки Теши на совместные средства дворянства и земства. Народ шел и ехал сплошной массой. У самого шатра была огромная толпа народа, теснившаяся к огороженному веревками месту близ шатра, перед которым была оставлена небольшая площадка. На этой площадке, против шатра, была устроена вышка с фотографическим аппаратом, из которого должен был снять момент выхода царя из шатра. Самый шатер (деревянный с драпировками из серой материи) был устроен под железнодорожной насыпью; из него вели кверху, к платформе 3 лестницы с промежуточными площадками; самая верхняя площадка была устроена также в виде деревянного здания одним из собственников дороги, фон-Мекком.
Жара стояла страшная и служба была нелегкая, тем более, что ощущался недостаток воды, и даже хлеба, который продавался по страшно дорогой цене.
Условия местной администрации, вдохновляемой, очевидно, опытным в полицейской службе и в устройстве разных демонстраций министром внутренних дел Плеве[1], увенчались полным успехом. Приезд царя к платформе железной дороги у Арзамаса и с. Выездной слободы был назначен 17 июля в 12 ч. дня; отсюда он должен был ехать в Саров, на расстоянии около 60 верст на лошадях. К этому времени в Арзамас должны были прибыть местные чины, представители дворянства и земства. По обыкновению надо было поднести хлеб-соль и поздравить с приездом через особую депутацию. 26 июня у нас было экстренное губернское земское собрание, созванное по случаю полного неурожая яровых хлебов и по вопросу о постройке психиатрической колонии близ Нижнего Новгорода. К этим вопросам был присоединен и вопрос о встрече царя и выбор депутации. В депутацию собрание назначило весь состав губернской управы и всех председателей уездных управ, а вместо тех, которые в качестве предводителей дворянства будут в дворянской депутации, заступающих их место. Для поднесения хлеба-соли было куплено блюдо в Москве у Болина стоимостью в 700 рублей.
______________
[1] Дался им этот Плеве, бандитски убитый вскоре же! И до чего не мил успех администрации в организации безопасности и порядка для всех участников торжеств! Вот если бы всех передавили, если бы на Государя удалось единомышленникам мемуариста организовать несколько нападений — это было бы хорошо…
16 июля наша депутация отправилась в Арзамас, где мы и поселились на земской квартире при складе сельскохозяйственных орудий. В это время стояли страшные жара и пыль. Арзамас был переполнен приезжими, полицией и т. п. Утром 17-го мы выехали к шатру, выстроенному близ с. Выездного, против Арзамаса на противоположном берегу реки Теши на совместные средства дворянства и земства. Народ шел и ехал сплошной массой. У самого шатра была огромная толпа народа, теснившаяся к огороженному веревками месту близ шатра, перед которым была оставлена небольшая площадка. На этой площадке, против шатра, была устроена вышка с фотографическим аппаратом, из которого должен был снять момент выхода царя из шатра. Самый шатер (деревянный с драпировками из серой материи) был устроен под железнодорожной насыпью; из него вели кверху, к платформе 3 лестницы с промежуточными площадками; самая верхняя площадка была устроена также в виде деревянного здания одним из собственников дороги, фон-Мекком.
Снова воспоминания перебиваются примечанием по мотивам все того же эмигрантского издания
Интересные сведения о подготовительных мерах железнодорожного начальства и военных властей сообщил корреспондент «Освобождения» (№ 29).
«Все всполошилось. Железнодорожные заправилы достали 1.600 000 рублей, вероятно, из “свободной наличности” и ассигновали их на приведение в порядок железнодорожного полотна. Стали спешно строить новые мосты, сыпать насыпи, менять гнилые шпалы, красить станции. В два, три месяца все преобразовалось. Царь должен от станции Шатки проехать 70 верст на лошадях. Хотя лошади будут хорошие и повезут его быстро, все же он может заметить, что настоящая русская деревня похожа скорее на большую навозную кучу, чем на селение людей, что на полях нет того обилия плодов земных, нет того благополучия, о котором так красноречиво докладывает каждый год сам Витте.
Вот почему местная администрация позаботилась о том, чтобы этот путь привести в особо привлекательный вид. Вдоль всей дороги засадили березок, которых привезли из соседних лесов. Ухабистые дороги выровняли и посыпали песком. Крестьянским бабам поручили выполоть вдоль всего пути сорные травы. Дома, мимо которых последуют “их императорские величества”, спешно кроются тесом и даже железом. Уездным предводителям дворянства поручено набрать среди крестьян 20 000 человек добровольцев, которые должны стоять шпалерами вдоль всего пути.
Военные власти также не дремлют. Каждый день проходит четыре воинских поезда, которые везут не только казаков и пехоту, но также артиллерию. Можно подумать, что царь едет во вражескую страну, а не к своим подданным.
Если бы возможно было сосчитать, сколько потрачено денег на одни приготовления, на переезд двора и всех царственных особ, то наверное оказалось бы несколько миллионов. И это в то время, когда министр финансов откровенно признает, что денег нет на культурные цели, когда земствам и городам отказывают в деньгах и в кредите на самые насущные потребности народа».
Вернемся к воспоминаниям А. Савельева.
В нашем, более обширном, павильоне (шатре) расположились дворяне во главе с губернским предводителем дворянства А. Б. Нейдгардтом, с некоторыми дворянками (до 30-ти) и земские депутаты; отдельно была депутация от Арзамасского уездного земства.
Министр Плеве приехал за час до прибытия государя. Перед этим он пробыл весь день у своего близкого знакомого, управляющего государственными имуществами, Л. С. Лепковского (их жены были двоюродные сестры или вообще какие-то родственницы), никого в Нижнем не принимал. Конечно, все были ему представлены, затем он осматривал блюда и с некоторыми лицами разговаривал. Наше блюдо было деревянное с серебряными вызолоченными вензелями; по поводу его Плеве сказал, что именно такое (т. е. деревянное не роскошное) блюдо совершенно соответствует желанию его величества. На верхнюю площадку, к поезду, могли идти лишь очень немногие, у которых были специальные разрешения и в числе их губернский предводитель дворянства. Некоторые из земских представителей стали говорить, что они находят, что и я должен быть в таком же исключительном положении, как представитель губернии, вследствие чего я сказал об этом губернатору, а тот министру Плеве. Министр нашел, что это верно и, таким образом, я должен был идти на верхнюю площадку. Ничего особенно интересного в этом не было, так как Николай II, выйдя из вагона, ничего не говорил и некоторым подавал руку.
Более внимательна была Мария Федоровна, которая здоровалась со всеми без исключения. Затем стали спускаться по лестнице, принимая по пути хлеб-соль, сначала от крестьянской депутации, потом от городской. В земском и дворянском павильоне было сначала поднесено губернским предводителем блюдо и хлеб-соль, причем губернский предводитель сказал довольно длинную не особенно содержательную речь, затем представил уездных предводителей, некоторых дворян и дам. После того очередь настала для депутации губернского земства. Я поднес наше блюдо с ассистентами — нижегородским уездным предводителем Астафьевым и членом губернской управы Килевейном. Произошел приблизительно такой разговор, после того, как я поздравил с благополучным прибытием и просил принять по старинному русскому обычаю хлеб-соль. Поблагодарив за это, Николай II сказал: «Вы уже не первый раз подносите нам хлеб-соль». Я сказал, что имел счастье подносить во время Всероссийской выставки, и затем упомянул, что погода благоприятствует их путешествию. На что царь сказал: «Так-то так, да вот яровые очень плохи», как он видел из вагона. Я сказал, что на днях был дождик — может быть, поправятся сколько-нибудь. Царь ответил, что осень покажет это, и тем разговор наш кончился. Когда был представлен царю Астафьев, то он обратился к нему с замечанием, что, вероятно, они теперь отдыхают, и когда Астафьев ответил, что летом у них производятся постройки, чинят дороги и т. п., то царь на это сказал: значит, у вас летом практическая деятельность, а зимой вы пишете доклады. Затем Николай II с сопровождавшими его родственниками и свитой вышли, окруженные дворянами, из павильона и в это время была снята фотографическая группа в двух видах…
В Саров я не ездил и очевидцем того, что там происходило, не был. По слухам, была страшная толкотня и давка, народу набралось множество, и внутри и вне монастыря. По моему мнению, все рассказы важны лишь в одном отношении, что доказывают, что слабую волю царя окончательно подчинили, внушив ему ко всему прочему еще и ханжество. Приведу еще любопытные замечания писателя В. Г. Короленко. Обратный отъезд царя со свитой был назначен 20 июля. К этому дню мы опять приехали в Арзамас и ждали в том же павильоне. Ровно в 12 час., как было назначено, царь приехал, весь в пыли., так как жара стояла страшная. Поговорив немного с губернским предводителем дворянства Нейдгардтом и некоторыми другими, он сел в вагон и уехал, а мы отправились в город и в тот же вечер уехали. Вот после проводов царя я и видел В. Г. Короленко в гостинице Стрегулина. Оказалось из его рассказа, что он пешком с одной из станций железной дороги, вместе со своим родственником Малышевым, в качестве паломника, отправились в Саров, чтобы видеть и изучить толпу и проявление народного движения в этот редкий момент. Он передавал, что по его мнению около монастыря было до 150 000 человек. Толпа была настроена фанатично и с особой преданностью царю. Надо заметить, что незадолго до открытия мощей, в виду циркулировавших уже слухов, что мощей нет, было обнародовано разъяснение петербургского митрополита Антония, из которого видно, что мощей (в смысле тела, оставшегося нетленным) действительно не было — нашли кости, бороду, лапти и только. Короленко говорил нам, что однако разговаривать об этом или по поводу оглашенного Антонием сведения можно было лишь с большой осторожностью, и не со всяким, а иначе можно было нажить большие неприятности. Толпа была настроена фанатично, а преданность к царю, по его наблюдению, была так велика, что, если бы кто-нибудь сказал, что царя монахи убили, то от монастыря не осталось бы камня на камне[1].
_____________
[1] Фантастическое предположение, характеризующее и, своей абсурдностью, интеллигентское безумие, и, предполагаемой реакцией народа, — настроение народа!
______________
Вот каково было настроение, по словам такого опытного и вдумчивого наблюдателя, как Владимир Галактионович.
А между тем в несколько лет все это резко изменилось.
Надо впрочем заметить, что в Саров шел лишь известный элемент народа немолодого уже возраста; в среде же молодого поколения все больше и больше начал проявляться дух критицизма. Что же касается высших интеллигентных классов, то беря также более зрелый возраст, надо отметить одну особенность. В душе и на словах в частных беседах и дух критики и отрицательное отношение к самодержавию были развиты очень сильно, но раз дело доходило до таких моментов, когда эти чувства должны были выразиться, шло наоборот — выходило так что высказывалось противоположное, вопреки внутреннему чувству, притом без всяких укоров совести, как нечто неизбежное. Только молодежь высказывалась смело, открыто, и действовала честно, но конечно, далеко не вся. Может быть, и здесь имеют значение те же причины, как и относительно народной массы, но примеров, подтверждающих высказанное выше, предо мной прошло не мало.
Печатается по изданию: Голос Минувшего. 1918, № 4/6. С. 211–217.
В нашем, более обширном, павильоне (шатре) расположились дворяне во главе с губернским предводителем дворянства А. Б. Нейдгардтом, с некоторыми дворянками (до 30-ти) и земские депутаты; отдельно была депутация от Арзамасского уездного земства.
Министр Плеве приехал за час до прибытия государя. Перед этим он пробыл весь день у своего близкого знакомого, управляющего государственными имуществами, Л. С. Лепковского (их жены были двоюродные сестры или вообще какие-то родственницы), никого в Нижнем не принимал. Конечно, все были ему представлены, затем он осматривал блюда и с некоторыми лицами разговаривал. Наше блюдо было деревянное с серебряными вызолоченными вензелями; по поводу его Плеве сказал, что именно такое (т. е. деревянное не роскошное) блюдо совершенно соответствует желанию его величества. На верхнюю площадку, к поезду, могли идти лишь очень немногие, у которых были специальные разрешения и в числе их губернский предводитель дворянства. Некоторые из земских представителей стали говорить, что они находят, что и я должен быть в таком же исключительном положении, как представитель губернии, вследствие чего я сказал об этом губернатору, а тот министру Плеве. Министр нашел, что это верно и, таким образом, я должен был идти на верхнюю площадку. Ничего особенно интересного в этом не было, так как Николай II, выйдя из вагона, ничего не говорил и некоторым подавал руку.
Более внимательна была Мария Федоровна, которая здоровалась со всеми без исключения. Затем стали спускаться по лестнице, принимая по пути хлеб-соль, сначала от крестьянской депутации, потом от городской. В земском и дворянском павильоне было сначала поднесено губернским предводителем блюдо и хлеб-соль, причем губернский предводитель сказал довольно длинную не особенно содержательную речь, затем представил уездных предводителей, некоторых дворян и дам. После того очередь настала для депутации губернского земства. Я поднес наше блюдо с ассистентами — нижегородским уездным предводителем Астафьевым и членом губернской управы Килевейном. Произошел приблизительно такой разговор, после того, как я поздравил с благополучным прибытием и просил принять по старинному русскому обычаю хлеб-соль. Поблагодарив за это, Николай II сказал: «Вы уже не первый раз подносите нам хлеб-соль». Я сказал, что имел счастье подносить во время Всероссийской выставки, и затем упомянул, что погода благоприятствует их путешествию. На что царь сказал: «Так-то так, да вот яровые очень плохи», как он видел из вагона. Я сказал, что на днях был дождик — может быть, поправятся сколько-нибудь. Царь ответил, что осень покажет это, и тем разговор наш кончился. Когда был представлен царю Астафьев, то он обратился к нему с замечанием, что, вероятно, они теперь отдыхают, и когда Астафьев ответил, что летом у них производятся постройки, чинят дороги и т. п., то царь на это сказал: значит, у вас летом практическая деятельность, а зимой вы пишете доклады. Затем Николай II с сопровождавшими его родственниками и свитой вышли, окруженные дворянами, из павильона и в это время была снята фотографическая группа в двух видах…
В Саров я не ездил и очевидцем того, что там происходило, не был. По слухам, была страшная толкотня и давка, народу набралось множество, и внутри и вне монастыря. По моему мнению, все рассказы важны лишь в одном отношении, что доказывают, что слабую волю царя окончательно подчинили, внушив ему ко всему прочему еще и ханжество. Приведу еще любопытные замечания писателя В. Г. Короленко. Обратный отъезд царя со свитой был назначен 20 июля. К этому дню мы опять приехали в Арзамас и ждали в том же павильоне. Ровно в 12 час., как было назначено, царь приехал, весь в пыли., так как жара стояла страшная. Поговорив немного с губернским предводителем дворянства Нейдгардтом и некоторыми другими, он сел в вагон и уехал, а мы отправились в город и в тот же вечер уехали. Вот после проводов царя я и видел В. Г. Короленко в гостинице Стрегулина. Оказалось из его рассказа, что он пешком с одной из станций железной дороги, вместе со своим родственником Малышевым, в качестве паломника, отправились в Саров, чтобы видеть и изучить толпу и проявление народного движения в этот редкий момент. Он передавал, что по его мнению около монастыря было до 150 000 человек. Толпа была настроена фанатично и с особой преданностью царю. Надо заметить, что незадолго до открытия мощей, в виду циркулировавших уже слухов, что мощей нет, было обнародовано разъяснение петербургского митрополита Антония, из которого видно, что мощей (в смысле тела, оставшегося нетленным) действительно не было — нашли кости, бороду, лапти и только. Короленко говорил нам, что однако разговаривать об этом или по поводу оглашенного Антонием сведения можно было лишь с большой осторожностью, и не со всяким, а иначе можно было нажить большие неприятности. Толпа была настроена фанатично, а преданность к царю, по его наблюдению, была так велика, что, если бы кто-нибудь сказал, что царя монахи убили, то от монастыря не осталось бы камня на камне[1].
_____________
[1] Фантастическое предположение, характеризующее и, своей абсурдностью, интеллигентское безумие, и, предполагаемой реакцией народа, — настроение народа!
______________
Вот каково было настроение, по словам такого опытного и вдумчивого наблюдателя, как Владимир Галактионович.
А между тем в несколько лет все это резко изменилось.
Надо впрочем заметить, что в Саров шел лишь известный элемент народа немолодого уже возраста; в среде же молодого поколения все больше и больше начал проявляться дух критицизма. Что же касается высших интеллигентных классов, то беря также более зрелый возраст, надо отметить одну особенность. В душе и на словах в частных беседах и дух критики и отрицательное отношение к самодержавию были развиты очень сильно, но раз дело доходило до таких моментов, когда эти чувства должны были выразиться, шло наоборот — выходило так что высказывалось противоположное, вопреки внутреннему чувству, притом без всяких укоров совести, как нечто неизбежное. Только молодежь высказывалась смело, открыто, и действовала честно, но конечно, далеко не вся. Может быть, и здесь имеют значение те же причины, как и относительно народной массы, но примеров, подтверждающих высказанное выше, предо мной прошло не мало.
Печатается по изданию: Голос Минувшего. 1918, № 4/6. С. 211–217.